Неточные совпадения
Но в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе узнавал своего
брата, тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток
добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
— Нет,
брат, ты не ругай меня фетюком, — отвечал зять, — я ей жизнью обязан. Такая, право,
добрая, милая, такие ласки оказывает… до слез разбирает; спросит, что видел на ярмарке, нужно всё рассказать, такая, право, милая.
Впрочем, если сказать правду, они всё были народ
добрый, жили между собою в ладу, обращались совершенно по-приятельски, и беседы их носили печать какого-то особенного простодушия и короткости: «Любезный друг Илья Ильич», «Послушай,
брат, Антипатор Захарьевич!», «Ты заврался, мамочка, Иван Григорьевич».
У него иногда,
брат,
добрые чувства.
Волосы у нее были темно-русые, немного светлей, чем у
брата; глаза почти черные, сверкающие, гордые и в то же время иногда, минутами, необыкновенно
добрые.
Брат, смейся, а что любо, любо:
Способностями бог меня не наградил,
Дал сердце
доброе, вот чем я людям мил,
Совру — простят…
— Мы познакомились, отец! — воскликнул он с выражением какого-то ласкового и
доброго торжества на лице. — Федосья Николаевна, точно, сегодня не совсем здорова и придет попозже. Но как же ты не сказал мне, что у меня есть
брат? Я бы уже вчера вечером его расцеловал, как я сейчас расцеловал его.
— Фенечка! — сказал он каким-то чудным шепотом, — любите, любите моего
брата! Он такой
добрый, хороший человек! Не изменяйте ему ни для кого на свете, не слушайте ничьих речей! Подумайте, что может быть ужаснее, как любить и не быть любимым! Не покидайте никогда моего бедного Николая!
— Вы старайтесь, чтобы именье это продали нам. Сам у себя мужик
добро зорить не станет. А не продадите — набедокурим, это уж я вам без страха говорю. Лысый да в соломенной шляпе который — Табаковы
братья, они хитряки! Они — пальцем не пошевелят, а — дело сделают! Губернаторы на селе. Пастыри — пластыри.
— Какой-то сухости, даже злости ко всему, кроме себя.
Брат не рисовался совсем, он даже не сказал мне. Вы не хотите оценить
доброй услуги.
Одна Вера ничего этого не знала, не подозревала и продолжала видеть в Тушине прежнего друга, оценив его еще больше с тех пор, как он явился во весь рост над обрывом и мужественно перенес свое горе, с прежним уважением и симпатией протянул ей руку, показавшись в один и тот же момент и
добрым, и справедливым, и великодушным — по своей природе, чего
брат Райский, более его развитой и образованный, достигал таким мучительным путем.
Ужасны были, очевидно, невинные страдания Меньшова — и не столько его физические страдания, сколько то недоумение, то недоверие к
добру и к Богу, которые он должен был испытывать, видя жестокость людей, беспричинно мучающих его; ужасно было опозорение и мучения, наложенные на эти сотни ни в чем неповинных людей только потому, что в бумаге не так написано; ужасны эти одурелые надзиратели, занятые мучительством своих
братьев и уверенные, что они делают и хорошее и важное дело.
— В
добрый час… Жена-то догадалась хоть уйти от него, а то пропал бы парень ни за грош… Тоже кровь, Николай Иваныч… Да и то сказать: мудрено с этакой красотой на свете жить… Не по себе дерево согнул он, Сергей-то… Около этой красоты больше греха, чем около денег. Наш
брат, старичье, на стены лезут, а молодые и подавно… Жаль парня. Что он теперь: ни холост, ни женат, ни вдовец…
С моей стороны я желаю
доброму и даровитому юноше всего лучшего, желаю, чтоб его юное прекраснодушие и стремление к народным началам не обратилось впоследствии, как столь часто оно случается, со стороны нравственной в мрачный мистицизм, а со стороны гражданской в тупой шовинизм — два качества, грозящие, может быть, еще большим злом нации, чем даже раннее растление от ложно понятого и даром добытого европейского просвещения, каким страдает старший
брат его».
Она,
брат, умница, она
добрая, она руки у меня, старого, полезла было целовать, за тебя просила.
— Я, кажется, теперь все понял, — тихо и грустно ответил Алеша, продолжая сидеть. — Значит, ваш мальчик —
добрый мальчик, любит отца и бросился на меня как на
брата вашего обидчика… Это я теперь понимаю, — повторил он раздумывая. — Но
брат мой Дмитрий Федорович раскаивается в своем поступке, я знаю это, и если только ему возможно будет прийти к вам или, всего лучше, свидеться с вами опять в том самом месте, то он попросит у вас при всех прощения… если вы пожелаете.
— Тот ему как
доброму человеку привез: «Сохрани,
брат, у меня назавтра обыск». А тот и сохранил. «Ты ведь на церковь, говорит, пожертвовал». Я ему говорю: подлец ты, говорю. Нет, говорит, не подлец, а я широк… А впрочем, это не он… Это другой. Я про другого сбился… и не замечаю. Ну, вот еще рюмочку, и довольно; убери бутылку, Иван. Я врал, отчего ты не остановил меня, Иван… и не сказал, что вру?
— Можно, — ответил Ермолай с обычной своей невозмутимостью. — Вы про здешнюю деревню сказали верно; а только в этом самом месте проживал один крестьянин. Умнеющий! богатый! Девять лошадей имел. Сам-то он помер, и старший сын теперь всем орудует. Человек — из глупых глупый, ну, однако, отцовское
добро протрясти не успел. Мы у него лошадьми раздобудемся. Прикажите, я его приведу.
Братья у него, слышно, ребята шустрые… а все-таки он им голова.
Наконец представлено возвращение его к отцу;
добрый старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему навстречу: блудный сын стоит на коленах, в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший
брат вопрошает слуг о причине таковой радости.
Жизнь кузины шла не по розам. Матери она лишилась ребенком. Отец был отчаянный игрок и, как все игроки по крови, — десять раз был беден, десять раз был богат и кончил все-таки тем, что окончательно разорился. Les beaux restes [Остатки (фр.).] своего достояния он посвятил конскому заводу, на который обратил все свои помыслы и страсти. Сын его, уланский юнкер, единственный
брат кузины, очень
добрый юноша, шел прямым путем к гибели: девятнадцати лет он уже был более страстный игрок, нежели отец.
Но, как назло княгине, у меня память была хороша. Переписка со мной, долго скрываемая от княгини, была наконец открыта, и она строжайше запретила людям и горничным доставлять письма молодой девушке или отправлять ее письма на почту. Года через два стали поговаривать о моем возвращении. «Эдак, пожалуй, каким-нибудь
добрым утром несчастный сын
брата отворит дверь и взойдет, чего тут долго думать да откладывать, — мы ее выдадим замуж и спасем от государственного преступника, человека без религии и правил».
Брат был человек очень одаренный, хотя совсем в другом направлении, чем я, очень
добрый, но нервно больной, бесхарактерный и очень несчастный, не сумевший реализовать своих дарований в жизни.
Что касается до меня, я во многом изменился,
брат: волны жизни упали на мою грудь, — кто, бишь, это сказал? — хотя в важном, существенном я не изменился; я по-прежнему верю в
добро, в истину; но я не только верю, — я верую теперь, да — я верую, верую.
Братья, видимо, жили справно и не сорили отцовского
добра.
Появление «Домнушкина солдата» повернуло все в горбатовском дворе вверх дном.
Братья встретились очень невесело, как соперники на отцовское
добро. До открытой вражды дело не доходило, но и хорошего ничего не было.
В августе был у меня Яков Дмитриевич; объезжая округ, он из Перми завернул ко мне и погостил четыре дня. Вполне наш. Это был праздник —
добрый человек, неизменно привязанный к нам по старине. Велел очень кланяться тебе и
брату. Он очень жалеет, что не мог быть у вас за Байкалом до выезда из Иркутска. Теперь его постоянное жительство в Омске. Сашенька здорова, но все же опасаются нервических ее припадков.
Вот вам,
добрый друг Гаврило Степанович, и наш Ланкастер, отец Евгения! Не знаю, скоро ли он довезет вам мою грамотку, но все-таки ему вручаю ее. Вы увидите и Вячеслава,
брата Евгения. Полюбите отца и сына. Они, вероятно, отдохнут у вас в Томске.
Скажите, однако, у какого Толстого живет отец, ужели это Николай Николаевич Толстой, которого я знал,
брат Якова, что в Париже?… Третий
брат этих Толстых, то семеновский, Иван, ревизовавший Руперта, умер… Как адресовать письмо к отцу?… Я вам тотчас скажу, что здесь узнаю и до чего добьюсь из моего лазаретного уединения, которое, впрочем, часто навещается
добрыми существами. Через них буду действовать…
Брат Петр на Кавказе; поехал по собственному желанию на год в экспедицию. Недавно писал ко мне из Прочного Окопа, где приняли его Нарышкины с необыкновенною дружбою:
добрый Мишель чуть не задушил его, услышав голос, напоминающий меня. Теперь они все в горах,
брат в отряде у Засса…
Обнимаю вас,
добрый друг. Передайте прилагаемое письмо Созоновичам. Барон [Барон — В. И. Штейнгейль.] уже в Тобольске — писал в день выезда в Тары. Спасибо племяннику-ревизору, [Не племянник, а двоюродный
брат декабриста И. А. Анненкова, сенатор H. Н. Анненков, приезжавший в Сибирь на ревизию.] что он устроил это дело. — 'Приветствуйте ваших хозяев — лучших людей. Вся наша артель вас обнимает.
Сейчас уезжает от меня
брат Николай, посетивший наше уединение, и я пользуюсь его отъездом,
добрый и почтенный Петр Андреевич, чтоб опять вас просить о доставлении мне моего портфеля.
Eudoxie, ты
добра и, я уверен, готова на всякое пожертвование для [меня], но прошу тебя не ехать ко мне, ибо мы будем все вместе, и вряд ли позволят сестре следовать за
братом, ибо, говорят, Чернышевой это отказано. [А. Г. Чернышева все-таки поехала в Сибирь к мужу Н. М. Муравьеву и
брату З. Г. Чернышеву.] Разлука сердец не разлучит.
Про себя скажу тебе, что я, благодаря бога, живу здорово и спокойно.
Добрые мои родные постоянно пекутся обо мне и любят попрежнему. В 1842 году лишился я отца — известие об его кончине пришло, когда я был в Тобольске с
братом Николаем. Нам была отрада по крайней мере вместе его оплакивать. Я тут получил от Николая образок, которым батюшка благословил его с тем, чтобы он по совершении дальнего путешествия надел мне его на шею.
Вслед за Басаргиным явился ко мне Ивашев, потащил к себе: Камилла Петровна необыкновенно
добра и встретила меня как
брата…
Со взморья, с дачи
брата Николая, пишу вам, любезный друг Иван Александрович. Приветствую вас,
добрую Прасковью Егоровну, милую Наташу, Володю и Николая с наступившим новым годом. Всем вам от души желаю всего лучшего!
Мы кончили Паскаля, — теперь он уже в переплете. Я кой-где подскабливаю рукопись и недели через две отправлю в Петербург. Вероятно, она вознаградит труды
доброго нашего Павла Сергеевича. Между тем без хвастовства должен сказать, что без меня вряд ли когда-нибудь это дело кончилось. Немного ленив наш
добрый оригинал. Он неимоверно потолстел. Странно видеть ту же фигуру в виде Артамона.
Брат его и Барятинский с ним.
Ф. Б. Вольф писал об этом свидании И. И. Пущину: «Какая мне была радость обнять вашего
брата,
доброго, уважаемого, как вы.
— Эх,
брат, Юстин Феликсович: надо, милый, дело делать, надо трудиться, снискивать себе
добрую репутацию, вот что надо делать. Никакими форсированными маршами тут идти некуда.
Параша отвечала: «Да вот сколько теперь батюшка-то ваш роздал крестьян, дворовых людей и всякого
добра вашим тетушкам-то, а все понапрасну; они всклепали на покойника; они точно просили, да дедушка отвечал: что
брат Алеша даст, тем и будьте довольны.
— Был,
брат, я у этих господ; звали они меня к себе, — сказал Замин, — баря
добрые; только я вам скажу, ни шиша нашего простого народа не понимают: пейзанчики у них все в голове-то, ей-богу, а не то, что наш мужичок, — с деготьком да луком.
— Тут в одном — все стиснуто… вся жизнь, пойми! — угрюмо заметил Рыбин. — Я десять раз слыхал его судьбу, а все-таки, иной раз, усомнишься. Бывают
добрые часы, когда не хочешь верить в гадость человека, в безумство его… когда всех жалко, и богатого, как бедного… и богатый тоже заблудился! Один слеп от голода, другой — от золота. Эх, люди, думаешь, эх,
братья! Встряхнись, подумай честно, подумай, не щадя себя, подумай!
— А! Живоглот! — говорит Алексей Дмитрич, —
добро пожаловать! Молодец,
брат, молодец! Ни соринки в суде нет! Молодец, господин Живоглот!
— Да,
брат, я счастлив, — прервал он, вставая с дивана и начиная ходить по комнате, — ты прав! я счастлив, я любим, жена у меня
добрая, хорошенькая… одним словом, не всякому дает судьба то, что она дала мне, а за всем тем, все-таки… я свинья,
брат, я гнусен с верхнего волоска головы до ногтей ног… я это знаю! чего мне еще надобно! насущный хлеб у меня есть, водка есть, спать могу вволю… опустился я,
брат, куда как опустился!
Дернов. А, Егор Иваныч!
добро пожаловать! садись,
брат, гость будешь!
— Помянем,
брат, свою молодость! Помянем тех, кто в наши молодые души семя
добра заронил!.. Ведь ты не изменил себе, дружище, ты не продал себя, как Пронин, баронессе Оксендорф и действительному статскому советнику Стрекозе, ты остался все тот же сорвиголова, которому море по колено?
— А я, сударь, от родителей, в Москве, еще маленька осталась, ну,
братья тоже были, торговлю имели; думали-думали, куда со мной деваться, и решили в скиты свезти. Конечно, они тут свои расчеты держали, чтобы меня как ни на есть от наследства оттереть, ну, да по крайности хоть душе моей
добро сделали — и на том спасибо!
Тут же кстати, к великому своему огорчению, Софья Михайловна сделала очень неприятные открытия. К француженке-бонне ходил мужчина, которого она рекомендовала Братцевой в качестве
брата. А так как Софья Михайловна была
доброй родственницей, то желала, чтобы и живущие у нее тоже имели хорошие родственные чувства.
Мальчик без штанов. Дались тебе эти родители! «
Добрая матушка», «почтеннейший батюшка» — к чему ты эту канитель завел! У нас,
брат, дядя Кузьма намеднись отца на кобеля променял! Вот так раз!
— Нет, тот
добрый,
брат добрый.
И эти люди — христиане, исповедующие один великой закон любви и самоотвержения, глядя на то, что они сделали, не упадут с раскаянием вдруг на колени перед Тем, Кто, дав им жизнь, вложил в душу каждого, вместе с страхом смерти, любовь к
добру и прекрасному, и со слезами радости и счастия не обнимутся, как
братья?